Митракович Андрей Егорович

(1909 – 1988)

Директор алешинской школы.

Родился 3 июля 1909 года в деревне Радичи ныне Дубровского района Брянской области. После окончания педагогического техникума был направлен учительствовать в село Алешня Дубровского района. Был учителем, директором Алешинской школы. Женился на Анне – сестре Фёдора Семёновича Данченкова, кадрового офицера, участника советско-финляндской войны, впоследствии прославленного командира Первой Клетнянской партизанской бригады. Невысокий, худощавый, образованный учитель, весельчак с прекрасным чувством юмора, он был обожаем и взрослыми, и детьми.

Как невоеннообязанный, Митракович не был призван в действующую армию, эвакуироваться не успел. В списках оккупационных властей значился старостой Алешинской волости, в списках Первой Клетнянской партизанской бригады – агентурным разведчиком.

Он обеспечивал возможность свободного передвижения по всему району для сбора разведданных, сумел добыть для Ф.С. Данченкова, партизанского командира,  «аусвайс» – документ, скреплённый печатью дубровской комендатуры, в котором значилось, что переводчик Семёнов состоит при господине волостном старосте и ему разрешается свободное передвижение по району. Митракович на свой страх и риск связался с Матвеем Ивановичем Денисовым, который изготовил самодельное средство связи – радиоприёмник. Это произошло в тот момент, когда началось контрнаступление под Москвой. Сводки Совинформбюро записывали и размножали от руки. Это имело огромное моральное значение, поднимало дух людей.

За вклад в борьбу с нацизмом А.Е. Митракович был награждён медалью «За боевые заслуги».

Население же видело Митраковича совсем в ином качестве и проклинало учителя-старосту, когда тот собирал по приказу главы районной управы Михайленко «для доблестной армии фюрера» полушубки, шубы, валенки, носки, платки, шарфы и другие тёплые вещи, а также продовольствие: свиней, сало, мясо, кур, гусей, молоко, яйца, самогон. И даже после войны многие односельчане относились к нему с недоверием.

Андрей Егорович Митракович после Победы преподавал в Алешинской школе. У него была очень дружная семья: дети, внуки, правнуки. Умер он в 1988 году.

Михаил Семёнович Данченков, младший брат командира Первой Клетнянской партизанской бригады Ф.С. Данченкова, говорил: «До самого освобождения области люди не знали, что волостной староста, под контролем которого находится 15 населённых пунктов, Андрей     Митракович был самым ценным засекреченным подпольщиком. Ему плевали вслед и проклинали, заочно приговорили к смерти. Свой среди чужих – чужой среди своих! Какие люди были!»

Комбриг Ф.С. Данченков так писал о Митраковиче: «В группе прославленных подпольщиков узнаю дорогого моему сердцу деревенского учителя Андрея Егоровича Митраковича. Время не властно над этим человеком. А ведь столько пережито! В солидном документе, скреплённом печатью, с орлом и свастикой, этот посланец бригады значился бургомистром. День ото дня лицом к лицу со смертельными врагами! Бывший директор Алешинской школы стал незаменимым разведчиком и организатором диверсий в логове фашистов. Всякий раз, когда встречаю Митраковича, рядом с ним в памяти встают руководители Дубровского подполья: Алексей Сергутин, погибший в не равном бою, Никифор Макарьев, павший от пыток в застенках гестапо. А вот и Пётр Мартынов - тоже сельский интеллигент, наставник молодёжи. Учителя тогда нередко приходили в бригаду вместе со своими учениками. И первыми шли в бой, показывая пример бесстрашия и вселяя веру в победу».

Командир первой клетнянской партизанской бригады Данченков Фёдор Семёнович

Андрей Егорович Митракович,

ветеран Великой Отечественной войны и педагогического труда,

с. Алешня, Дубровский район, Брянская область

Чей ты, староста?

Можно ли, будучи глубоко убеждённым советским человеком, состоять на службе у фашистов? Теперь, когда по многим книгам мы узнали о действиях советских разведчиков в тылу врага в годы Великой Отечественной войны, легко ответить утвердительно. Но в 1941 году, когда фашистский сапог топтал нашу землю, такое мне казалось невозможным. И, тем не менее, я в свои тридцать два года дал гитлеровцам согласие стать наделённым их полномочиями волостным старостой. Я и сейчас помню и буду помнить до последнего дня, с каким гневом и призрением смотрели на меня односельчане. И ни одной душе нельзя было открыться, что никакой я не фашистский холуй. Хорошо ещё, что меня признавали «не вредным» те люди, ради которых я взвалил на себя невыносимо тяжкую ношу…

Шла осень сорок первого. Плохие вести приходили к нам в Алешню. Фашисты лютуют. В Дубровке сожгли заживо многих коммунистов и евреев. В Жабове расстрелян вместе с женой знакомый мне учитель Максим Максимович Отроков. Живым зарыт в могилу в Чепиничах делопроизводитель райвоенкомата Судейкин.

Воспользовавшись счастливым случаем, который свёл меня с Ф.С. Данченковым, я попросился в создаваемый им партизанский отряд. «Ты – беспартийный, особых подозрений не вызываешь, будешь полезнее для нас в Алешне», – сказал он. А немного погодя мне передали, чтобы устраивался на службу к немцам. Руководитель дубровского подполья, бывший в то время на хорошем счету у оккупантов, учитель Дубровской средней школы Алексей Павлович Сергутин сумел «просватать» меняна должность волостного старосты.

Данченков был очень доволен этим назначением. Я же не находил себе места. Не выполнять элементарных требований оккупационных властей я, понятно, не мог – за саботаж у немцев расправа скорая. Высылал, как все другие старосты, людей на дорожные и других работы, требовал, чтобы сдавались продукты. Но каждому, кому мог доверять, как бы ненароком советовал уклоняться от той или иной повинности. И подсказывал, как это сделать, чтобы избежать строгого наказания. Среди волостных старост я оказался не на лучшем счету. Вроде бы и старался ладить с оккупационной властью, но всё равно получал от них зуботычины «за мягкотелость».

Зуботычины в таком деле – сущий пустяк. Главная моя думка: чем партизанам помочь, пользуясь положением старосты. Была у нас договоренность с командиром отряда пристроить в полицию нескольких человек из своих людей. Как только немцы вооружат их, они перейдут в отряд. Так и сделали.

В одно прекрасное утро я, как староста, остался без полиции – Семён Иванович Мишин, засланный в полицию партизанским командованием, увёл свою вооружённую команду в лес, не оставив и патрона.

Хотя такое случалось уже в районе, побег алешинских полицейских оккупанты расценили как чрезвычайное происшествие. Было объявлено, что Мишина изловят и казнят. От создания в Алешне новой полиции оккупанты почему-то отказались. Я отделался дачей показаний, в которых утверждал, что ничего не знаю и не ведаю, а в прямом моём подчинении полицейские не состояли. С угрозами, а я их вдосталь наслушался при допросах в Дубровке, считаться не приходилось. Получая от Сергутина чистые бланки, я продолжал обеспечивать отряд пропусками  для партизанских разведчиков. С официальных бумаг копировал немецкие штампы. Посылал в отряд донесения об изменениях в органах райуправы и полиции, о новых названиях служб, отделов и т.п. И не в Дубровку, в лапы полиции и гестапо, а через надёжных людей в лес, к партизанам, переправлял окруженцев, которых в наших местах называли тогда «ходоками».

Связные пробирались ко мне только ночами и в доме не задерживались. То обстоятельство, что Алешня осталась без полицейского гарнизона, было нам на руку.

И всё-таки кого-то очень занимало, чей же я староста: немецкий или партизанский? Немцы требовали от меня объяснений за взорвавшуюся на шоссе мину, за появление в селе посторонних людей, которых я не сумел задержать, и за другие «провинности». Широкие связи Сергутина до поры до времени выручали из беды, но дубровское гестапо стало проявлять ко мне всё больший интерес.

Как-то ночью раздался осторожный стук. Но не в оконце задней стены дома, к которому приходили связные, а прямо в дверь. Чуть отодвинув занавеску, я рассмотрел у крыльца силуэта человека. Один ли он, и кто это?

Стук повторился, не откликаться нельзя. Распахнув дверь в сени, я нарочито громко спросил:

- Кто там барабанит? Дня не хватает?

- Не кричите на всю деревню,– просил незнакомый мужской голос. – Я от Данченкова.

- Никакого Данченкова не знаю и знать не хочу, уходите прочь!

Провокатор уступил место немецкому жандарму, и тот потребовал, чтобы «пан штарошта» впустил его.

Начался обыск. Меня пробирала мелкая дрожь. Жена с грудным ребёнком притаились на печи. Не найдя никаких улик против меня, жандармский офицер и его подручные дали волю рукам. И всё это – брань и оплеухи – надо было безропотно переносить, как то подобало истинному старосте, немецкому холую. Наверное, тысячу раз был прав Данченков, запретивший мне иметь какое бы то ни было оружие: злость была такая, что, будь у меня пистолет, пустил бы его в ход.

Помню, как, уходя ни с чем, жандарм с офицерскими погонами сказал на своём ломаном языке: «Не понимайт, что за нарот эти русишшвиня, кто говорить правду?..»

А правда была на стороне тех, кто за неё боролся, не щадя своей жизни. Не для фашистского отребья, не для их холуев была эта святая правда. Я до сих пор сожалею, что не воевал против врага с оружием в руках. Но свой долг перед народом старался исполнить, как мог, и пост партизанского старосты я, беспартийный человек, считал партийным поручением.

Из книги «Лесные богатыри»,

Тула, Приокское книжное издательство, 1966 г.